Прошло шесть дней после нападения ангелов, шел шестьдесят первый день их появления на Гее. Сирокко распростершись лежала на невысоком столе, ноги ее были в импровизированных стременах. Где-то там над ней склонился Калвин, но она не хотела на него смотреть. Колыбельная, беловолосая целительница-титанида следила за ходом операции и пела. Ее песня действовала успокаивающе, но ничем не помогала по-настоящему.

– Шейка матки расширена, – сказал Калвин.

– Я бы предпочла не слышать этого.

– Извини. – Он быстро выпрямился и Сирокко увидела его глаза и лоб над хирургической маской. По лбу обильно стекал пот. Колыбельная вытерла его, и Калвин взглядом поблагодарил ее. – Не можешь ты придвинуть эту лампу поближе?

Габи передвинула мигающую лампу. Она отбрасывала огромные тени от ее ног на стены. Сирокко слышала металлическое позвякивание инструментов вынимаемых из стерилизационного бака, затем почувствовала как кюветка звякнула о зеркало.

Калвину нужен был инструмент из нержавеющей стали, но титанидам она была неизвестна. Он с Колыбельной работали с лучшими ремесленниками, пока не были изготовлены бронзовые инструменты с которыми можно было приступить к операции.

– Больно, – заскрипела зубами Сирокко.

– Ты делаешь ей больно, – объяснила Габи, как будто Калвин не знал английского.

– Габи, помолчи, а то я найду кого-нибудь другого держать лампу.

Сирокко никогда не слышала, чтобы Калвин разговаривал так жестоко.

Он помолчал и вытер рукавом лоб.

Боль была не сильная, но непрестанная, как тупая боль в ухе. Сирокко слышала и ощущала царапанье внутри себя, она крепко сцепила зубы.

– Я вынул его, – тихо сказал Калвин.

– Вынул что? Ты видишь, что это?

– Да. Ты оказалась дальновиднее, чем я думал. Хорошо, что ты настояла, чтобы мы это сделали. – Он продолжил вычищать стенки матки, время от времени очищая кюретку.

Габи отвернулась, изучая что-то на своей ладони.

– У него четыре ноги, – прошептала она и сделала шаг в сторону Сирокко.

– Я не хочу этого видеть. Убери!

– Можно мне посмотреть? – пропела Колыбельная.

– Нет! – Она испугалась накатившему на нее отвращению и была не в состоянии пропеть ответ титаниде, а лишь яростно замотала головой.

– Габи, уничтожь это! Прямо сейчас! Ты слышишь меня?

– Все в порядке, Роки. Я уже все сделала.

Сирокко глубоко вздохнула, потом разрыдалась.

– Я не должна бы кричать на тебя. Колыбельная сказала, что хочет посмотреть. Наверное, мне следовало позволить ей это. Может быть, она знала, что это было.

Сирокко протестовала, говорила, что она в состоянии ходить, но принципы медицины титанид заключались в многократном обнимании, согревании тела и пении успокоительных песен. Колыбельная отнесла ее через грязную улицу в жилище, предоставленное им титанидами. Облегчая боль, она пела Сирокко успокоительную песню, уложила ее в постель. Рядом стояло еще две пустые кровати.

– Твой веселый друг опять шутит? – пропела Колыбельная.

– Да, он называет это лечебницей для животных.

– Ему должно быть стыдно. Лечение есть лечение. Выпей это и ты расслабишься.

Сирокко взяла винный бурдюк и сделала большой глоток. Жидкость обожгла горло и тепло распространилось по всему телу. Титаниды пили вино по тем же причинам, что и люди, это было одно из наиболее приятных открытий последних шести дней.

– Я кажется захлопаю сейчас в ладоши, – сказал Билл. – Я уже узнаю этот голос.

– Она любит тебя, Билл, даже когда ты капризничаешь.

– Надеюсь, что теперь ты повеселеешь.

– Это был интересный опыт. Бил, у него было четыре ноги.

– Ой, а мы еще шутим по поводу животных. – Он потянулся к ней и коснулся ее руки.

– Все хорошо, теперь все позади, а теперь лучше уснуть.

Сирокко сделала еще пару больших глотков из винного бурдюка и последовала совету Билла.

В первые два часа после операции Габи говорила всем, что чувствует себя хорошо, затем замолчала и два дня провалялась в лихорадке. Август вообще перенесла все безболезненно. Сирокко была раздраженной, но здоровой.

Билл чувствовал себя неплохо, но Калвин сказал, что сустав недостаточно подвижен.

– Ну и как долго все это будет продолжаться? – спросил Билл. Он спрашивал это и раньше. Читать здесь было нечего, телевизора не было, оставалось только смотреть в окно на темную улицу города титанид. Он не мог разговаривать со своими сиделками, за исключением нескольких коротких смешанных песенок. Колыбельная учила английский язык, но дело шло медленно.

– Еще как минимум две недели, – сказал Калвин.

– Но я чувствую, что могу ходить уже сейчас.

– Может быть ты и чувствуешь, но это опасно. Кость может треснуть как сухая ветка. Нет, я не позволю тебе встать даже на костылях раньше, чем через две недели.

– А как насчет того, чтобы вынести его отсюда? – спросила Сирокко. – Хочешь на улицу, Билл?

Они взяли кровать Билла, вынесли ее наружу, пронесли небольшое расстояние и поставили под развесистыми деревьями, которые делали город титанид невидимым с воздуха; в городе было темно, как ночью, которой они не видели с того времени, когда обнаружили основание каната. Титаниды все время освещали улицу и дома.

– Ты видел сегодня Джина? – спросила Сирокко.

– Это зависит от того, что ты подразумеваешь под «сегодня», – ответил Калвин, зевая во весь рот. – Мои часы все еще у тебя.

– Но ты не видел его?

– Какое-то время нет, – ответил Калвин.

– Я имею в виду, с тех пор, как ты встал.

Калвин нашел Джина, когда тот шел вдоль Офиона по крутой местности, петляющей между горами Немезиды и Криуса, это была дневная зона западной части Реи. Он сказал, что вышел из сумеречной зоны и идет с тех пор, пытаясь перехватить остальных.

Когда Джина спрашивали, чем он занимался все это время, все, что тот ответил, было «старался выжить». Сирокко не сомневалась в этом, но ей было интересно, что он под этим подразумевал. Он не стал вдаваться в подробности всех своих переживаний, сказал лишь, что поначалу волновался, но когда оценил ситуацию, успокоился.